Валдис Пельш: «Рэкинг, дайвинг, парашютинг, альпинизминг — у меня есть привычка реализовывать свои детские мечты за счёт работы»

— Никому не рассказывайте, но Эверест не самая сложная гора, есть горы гораздо более опасные. Например «К2» — в нашей экспедиции был Сергей Богомолов (на его счету 13 восьмитысячников из 14), так вот, он штурмовал её шесть раз и шесть раз возвращался живым. Живым, потому что вовремя останавливался и шёл назад. Вторая тайна, о которой тоже нельзя говорить, — это то, что на вершину Эвереста ведёт, кажется, 14 маршрутов. Два из них — южный и северный — признаны, скажем так, туристическими и общедоступными. Однако есть маршруты, на которых смертность непрофессиональных альпинистов достигает 80%. Зная это, для фильма мы взяли не самую сложную гору и не самый сложный маршрут.

 

Когда вы рассказываете обывателю о том, что снимаете фильм о покорении Чо-Ойю или Манаслу, в лучше случае он спросит: «Что-что ты сказал? Какое слово?» А когда вы говорите: «Это фильм о восхождении на Эверест», всё сразу становится понятно. Более того, это действительно очень красивая гора, с ней связано много историй — как романтических, так и трагических. И в отличие от других восьмитысячников, высота которых составляет 8 435 или 8 400 метров, Эверест с его 8 848 метрами стоит особняком — как ни крути, эти «лишние» 400—500 метров очень существенны.

После того как я принял решение делать кино об Эвересте, я, естественно, пошёл смотреть, что уже есть у западных коллег. А есть прекраснейший и эталонный (наравне с нашим) сериал Beyond The Limit. Но там, мне кажется, не хватает технологий. Зрители не понимают, почему — почему это так тяжело? Я тоже с этим столкнулся, когда был на Эльбрусе (я тогда подумал, что надо сходить на какую-нибудь гору и самому посмотреть, каково это). Мы с Володей Котляром стартовали с 4 000 метров в шесть утра. И вот мы идём в сторону скалы Пастухова, а у меня жесточайшая акклиматизация. Только представьте: первый час тяжело, второй час тяжело, третий час тяжело, а потом всё — ты начинаешь умирать. Просто умирать. Володя тогда сказал: «А тебя что, не предупредили? Каждый шаг будет через себя. Каждый шаг — преодоление». То же и с восхождением. И наша задача была объяснить (и показать), почему это так сложно.

Первоначальный сценарий, который был у меня в голове, выглядел так: мы наберём группу и придумаем какой-нибудь бонус, замануху на вершине. Но когда мы ознакомились со статистикой, поняли: вероятность того, что у нас будет труп, сильно не равна нулю, и мы решили выбрать лучших. А именно компанию «Семь вершин» — у неё лучшая статистика по восхождению. Однако и у них были трупы. В итоге мы отказались от идеи набирать команду (в случае гибели участника мы бы пожизненно несли за него ответственность) и решили присоединиться к уже имеющейся группе. Мы не выбирали, с кем нам идти. Да, из-за этого мы потеряли несколько потрясающий персонажей, которые, без сомнений, могли бы стать героями нашего фильма, но безопасность превыше всего. И тот факт, что в нашей экспедиции из 16 человек на вершине оказались 15, на самом деле большое везение. Несмотря на то что технологии меняются и вероятность того, что вы доберётесь до цели, больше 50% (при норме в 40%), люди всё равно останавливаются на полпути и отказываются от дальнейшего восхождения. Потому что это действительно очень и очень непросто. Там — на горе — умирают все.

Всего у нас было 23 камеры, но на штурме работали только семь. Часть замёрзла, а часть альпинисты отказались брать с собой. Там все на нервах, раздражителем может стать любое слово, любое действие, в том числе и то, что вам на голову вешают камеру. Однако у нас получилось много материла — получилось благодаря тому, что мы перестраховались и взяли с собой кучу техники про запас.

 

Самое тяжёлое — это когда на полпути нужно отказаться от восхождения и вернуться. Из-за ухудшения погоды или других обстоятельств, в силу которых продолжение экспедиции становится по-настоящему опасным. Тяжело принять это решение. Вы находитесь, как вам кажется, в двух шагах от вершины, а позади два месяца ужаса: вы не спите, не моетесь, раздражены, от вас воняет, из носа идёт кровь, лицо обожжено. И вот в таком состоянии нужно развернуться и идти назад. Невероятно трудно.

Я с детства боялся двух вещей: высоты и глубины. Так что в моём случае парашютный спорт и дайвинг — это событийные вещи. Для меня нет проходных прыжков, нет проходных погружений — я получаю колоссальное удовольствие от процесса. При этом у меня есть близкий друг, который готовится к IRONMAN, и, глядя на него, я прекрасно понимаю, что никогда в жизни не буду этим заниматься. Мне просто скучно. И если нужно выбрать между беговой дорожкой и пешей прогулкой, я всегда выберу прогулку.

 

Первый раз я прыгнул в 1998 году. И это было ужасно — я хромал ещё два месяца. В честь открытия юношеской Олимпиады в Москве облака над городом разогнали, вся хмарь оказалась под Москвой (а мы как раз прыгали в Дракино). Позже я узнал, что тех, кто прыгает на десантных куполах после часового инструктажа, называют «одноразовыми парашютистами». Но для меня был важен сам факт — факт прыжка.

Я до сих пор боюсь высоты. Мы же не прыгаем с мыслью — ой, я сейчас разобьюсь. Я иду на прыжок, уверенный в том, что всё будет хорошо. Другое дело, что перед наступлением так называемых особых случаев вы должны помнить, чему вас учили. И да, вероятность этих «особых случаев» не исключена. Со мной они тоже происходили, случалось, например, что не раскрывался купол. Скажу больше, такое происходит каждый день на дроп-зоне с одним, двумя или тремя парашютистами. И здесь важно правильно выполнить всю последовательность действий — раскрыть парашют, вернее ввести его в работу на высоте не ниже 800 метров, и оценить, насколько он безопасен, устойчив и управляем. Если вы не уверены или отсутствует один из компонентов, вы должны, проконтролировав высоту, принять решение. Допустим, высота 800 метров, отказ парашюта можно исправить — решаю предпринять такие-то действия. Если до 600 метров вы не поставили купол на место, то по правилам вы должны отцепиться. Производите отцепку, принимаете позу стабильного падения: рука на запасном — рванули. По статистике, при соблюдении этой последовательности смертей нет. Летальный исход возможен на введении «запаски» на недопустимо малой высоте, когда уже отцепка невозможна.

 

И да, если после всех событий вы стоите на земле, значит вы всё сделали правильно.

Если ты чётко оценил свои возможности и решил прыгать, всё — думай о прыжке. Готовься к нему и прыгай. Если у тебя есть сомнения, откажись. Можешь сделать это прямо в самолёте. Просто не открываешь дверь и всё. Страх есть всегда, и в нём нет ничего плохого. Наоборот, он не позволяет делать то, чего мы не можем. То, к чему не готовы. Помню, однажды у меня было предчувствие, буквально на уровне ощущений. Собака бежала за вертолётом и выла. Выла страшно. Мы вывернули на взлётку, и мне все говорили — откажись, ну не прыгай, вот не надо тебе сейчас. Но я всё равно прыгнул. В итоге нас выбросили мимо, и мы оказались в зоне, неприспособленной для посадки. В общем, как результат — несколько трещин в костях.

 

Есть три типа людей: люди, которые созданы для прыжков, люди, которым можно прыгать, и люди, которым категорически этого делать нельзя. Мне можно. К сожалению, мы видели гибель парашютистов, которые только в небе узнавали, что они не приспособлены для этого. Быть неприспособленным — значит не уметь контролировать ситуацию. Например, у человека отсутствует боковое зрение — он видит только точку, куда сейчас приземлится, и не реагирует на происходящее вокруг. И в этот момент он, как нож, становится опасен для других. В 2009 году был трагический случай, когда студенты Завьялов и Мельник погибли. Один убил другого. Произошло схождение на недопустимо малой высоте.

Я ушёл из рекордных формаций (разновидность парашютного спорта, когда во время падения участники стремятся построить фигуру из большого числа парашютистов. — Прим. ред.) в 2012 году — я увидел, что безопасность там не на первом месте. Подобный риск я не считаю оправданным. Понимаете, нельзя ради прыжка, ради выполнения задания нарушать правила безопасности. Ну, ты проморгал отделение, отпустил перед собой всю группу, и если ты начинаешь догон, не контролируя ситуацию, в лучшем случае ты сломаешь людям ноги, а в худшем — убьёшь себя и других. И таких историй выше крыши.

В дайвинге для меня неважны рекорды. Да, мне принадлежит рекорд по глубине погружения среди звёзд, но я не любитель глубин. Я рэкер — ныряю к затопленным кораблям. Если корабль лежит на 80 метрах, ты можешь пенетрировать в него и попасть внутрь. Мы исследовали кучу кораблей — Schnellboot S-35, «Полинезиец», Thistlegorm. Целый список наберётся. Ныряли даже к подводной лодке Stubborn — она лежит на песке с дивергентом на правый бок и корму, будто пытается вырваться из песка. В подводную лодку очень сложно пенетрировать, туда просто не пройти с оборудованием. Приходится снимать всё снаряжение и оставаться с одним пони-баллоном (он же — «сорок вдохов до смерти»).  Я поэтому не люблю подводные лодки, там тесно, ничего не видно. В отличие от того же «Полинезиеца» — он лежит на 65 метрах, туда не могут «сходить» классические дайверы-однобаллонники (глубина очень большая). Так вот там огромная кают-компания со светом, прорывающимся сквозь иллюминаторы, и дубовой мебелью. Такой «Титаник». А Thistlegorm ещё интереснее — у него в трюмах стоят грузовики, а в грузовиках штабелями стоят мотоциклы. Причём там есть тяжёлые грузовики, лёгкие грузовики, паровоз, два танка, три вагона, запчасти для самолётов, ящики с винтовками и снаряды. Там можно пройти по трюму. Ужасно красиво.

 

Конечно, самый шикардосный — это Schnellboot S-35, немецкий торпедный катер. Он лежит на глубине 85—90 метров. И там такая тишина. Вода абсолютно чёрная. И вот когда ты светом фонаря выхватываешь этот корабль из небытия, когда сквозь эту густую тьму проявляются очертания корабля, вот этот момент просто невероятный.