Путешествие в Индию. «Эта страна дышит не только карри и любовью»

— An atmosphere of peace should be maintained at all times, — так звучит восьмой пункт свода правил пребывания в ашраме индийского гуру Свами Шивананда. Просто невозможно не выглядеть восторженной идиоткой, когда этот пункт выполняется окружающими с такой неподдельной лёгкостью, будто поддерживать атмосферу мира вопреки внешним раздражителям — это как поддерживать чистоту зубов. Однако на земле, где открыто и даже несколько напоказ воспевают религию, легко попасть на удочку вездесущей духовности: нищий может оказаться профессиональным попрошайкой, а святой — актёром-самоучкой.

 

В Индии насчитывается более пяти миллионов садху — святых монахов, не стремящихся к осуществлению трёх целей жизни индуизма (три цели жизни в индуизме — это кама, чувственные наслаждения; артха, материальное развитие; дхарма, долг. — Прим. ред). Садху носят одеяния цвета охры — цвет, который символизирует отречение. Считается, что аскетические практики — именно ими занимаются садху — способны сжечь не только их собственную карму, но и карму общества, которое видит в этом пользу и периодически помогает им купюрами. Этим пользуются нищие и беглые преступники — они умудряются раздобыть себе одежду садху и живут на подаяния. У садху никто не спросит паспорт. «Святому» он ни к чему.

В первый день пребывания на планете Индия я возвращалась в отель вечером. Жизнь на улицах Дели била ключом — она здесь, кажется, никогда не берёт тайм-аут. И даже в надвигающихся сумерках белизна лица, рук и открытых лодыжек приковывала взгляды. Я вцепилась в маленькую борсетку, которую держала под рубашкой — в борсетке я носила самое ценное: телефон, деньги и паспорт с ключом от номера отеля. Поверх рубашки я повязывала хлопковый платок, который якобы демонстрировал мою художественную натуру, а на самом деле служил чем-то вроде картины, прикрывающей сейф. Высунуть голову из жёлто-зелёной кабины рикши чуть дальше, чем нужно, тоже было рискованно: коровы, медленно идущие среди потока рикш, чёрных кэбов, велосипедов, мотоциклов и пешеходов, которые переходят дорогу с риском для жизни — так, по крайней мере, казалось со стороны, — могут как хлыстом ударить хвостом по лицу. Вверх поднимались запахи всевозможных гамм и оттенков — жгучие и сладкие, дурманящие и тошнотворные. Сандаловое мыло, чай с молоком и специями масала, рис басмати, бензин, сладости из замороженного молока с сахаром — барфи, но всё-таки главным был запах грязи. Его нельзя было затмить никакими благовониями. Вдруг я почувствовала у себя на бедре чью-то руку и, подпрыгнув от неожиданности, ударилась о потолок рикши — перед собой я увидела ребёнка необыкновенной красоты. Рука оказалась не рукой, а ручонкой. Нет, в этих глазах не было страха, страх был в моих. Эти глаза блестели, как блестят добротные лакированные ботинки. В этом блеске была жажда жизни. «Madam, please, madam», — а ресницы будто смахивали слезу.

Я, конечно, беру на себя слишком много, рассуждая о людях со столь древней культурой. Но в этих индусах, живущих в шалашах на улицах, есть храбрость жить такой жизнью — им хочется отдать последнюю рубашку. В стране, где отмечается Национальный день разбитых сердец, людям свойственно принимать самые важные решения именно сердцем. Ютящиеся в трущобах не разглагольствуют о том, что значит сводить концы с концами. Когда вся твоя жизнь и есть одно сплошное сведение концов с концами, эти размышления излишни. Страна дышит не только карри и любовью, но и религией, которую монетизируют там, где этого совсем не ожидаешь.

Весной с командой шоу-рума «Хохловка» мы снимали очередной лукбук. До создания семейного бизнеса владельцы магазина дизайнерской одежды много и подолгу путешествовали по Индии — они даже возвращались в Гималаи с совсем маленькой дочкой. Моделью-музой съёмки мы выбрали девушку Кади — уборщицу ресторана «Москва—Дели» на Патриарших. Мы отсняли материал за несколько часов, потому что всё выглядело естественно. Всё было так, как есть: плетёная корзина с манго, яркие хлопковые одежды, босые стопы с кольцами на пальцах. Непривычной для модели была лишь яркая вспышка фотоаппарата. От фотографий — даже через экран — веяло мягкостью хлопка, гладкостью шёлка, сладостью манго, нежной пряностью палак панира (индийское вегетарианское блюдо из домашнего сыра и шпината. — Прим. ред). Так — плавно — я перешла к поиску билетов в направлении Москва—Дели.

Первую неделю я путешествовала не одна — моими спутниками были индус Дивраш, который некоторое время занимался текстильным бизнесом в Москве, и учительница русского языка Тоня (с ней я познакомилась в самолёте). Оказалось, что Тоня едет к своему хорошему другу, который пообещал показать ей Индию, а у Дивраша есть молочная ферма, жена Лолита и дочь Ойши. Также у Дивраша имелось чувство юмора, которое не теряло своей остроты даже в переводе на русский язык. По красочному Раджастану, который не так давно встречал герцогиню Кембриджскую, мы решили колесить вместе в течение семи дней, дальше у каждого были свои планы: у Дивраша — молочная ферма, у Тони — Калькутта и Мумбай, у меня — ашрам в предгорьях Гималаев. Под конец мы стали так непринуждённо общаться, что в беседе с коренным индусом я начала использовать такие словосочетания, как «под общую колею» или «под засев» — так как он раньше с ними не сталкивался, Тоня меня периодически одёргивала. Мы делили расходы на бензин, очень громко слушали индийскую музыку, останавливались на дороге, чтобы купить килограмм самых вкусных манго, путешествовали на ночном автобусе, где из-под занавесок торчали голые стопы, увешанные браслетами. И когда индианка легла на полку напротив моей, её восторг и удивление были сопоставимы с тем, как если бы перед ней предстала не белокожая туристка, а антилопа-гну с телефоном в руках.

Атмосфера общественного транспорта в Индии — это мужчины, успевшие обзавестись брюшком и парой-тройкой красавчиков-младенцев, бубенцы на чьих ножках позвякивают в такт движения транспорта. Кажется, индусы считают, что вся красота мира не только в лучах утреннего солнца, любви к жёнам, детям и родителям, но и в браслетах. Атмосфера общественного транспорта в Индии — это женщины, которые едят рис с лепёшками чапати и играют с детьми; это водители, которые безостановочно сигналят; это торговцы чаем масала — они наливают его в 50-миллиграммовые стаканчики за десять рупий; это торговцы водой, которые могут продавать бутылки как внутри, так и снаружи транспорта, толкая их в окно и выкрикивая: pani, pani, pani — bottle.

 

Мы чуть свернули с намеченного маршрута, чтобы проведать семью Дивраша, а вместе с тем и коров на молочной ферме. Так, уплетая горячие лепёшки чапати с острым вяленым манго, я оказалась за столом самой настоящей индийской семьи. Дочь Дивраша — тростиночка Ойши — достала из шкафа свою личную уменьшенную модель стандартного сари и начала демонстрировать мне, как она умеет его наматывать.

 

— What’s your name?

— My name is Oyshe and I’m five years old.

 

Я уж было представила интереснейший диалог, который нас ожидает, однако Ойши как ни в чём не бывало тут же перешла на хинди. На этом наш разговор был завершён и мы вернулись к сари — здесь нам удалось выстроить коммуникацию, не имея при этом общего языка в арсенале.

Нельзя пройти босой сквозь храм, кишащий мышами, и не полюбить всех ныне и ранее живущих самой чистой и не требующей ничего взамен любовью. Храм розового цвета, взволновавший меня даже больше, чем сам Тадж-Махал, расположен недалеко от города Биканер. Он посвящён богине Карни Мата, которая почему-то очень любила мышей. При входе нужно в обязательном порядке на некоторое время попрощаться со своими сандалиями и начать шествие по мраморному полу босиком. Дивраш, конечно, не рассказал нам с Тоней, что это не совсем обычный храм — он в некотором роде интерактивный. Наверное, правильно сделал, что не сказал. Всё-таки для начала нужно отчётливо понять, зачем тебе Индия, чтобы не воспринимать её как горькую и противную (хоть и исцеляющую) таблетку.

 

Мраморный пол кишел довольно упитанными серыми мышами. Они перепрыгивали через стопы, сновали из стороны в сторону, вызывая ужас и отвращение. Бытует легенда, что если мышь умрёт на верхней части твоей стопы, то перед тем как эту мышку похоронить, её нужно взвесить. Вес мышки равен весу драгоценного металла, который ты должен пожертвовать храму, а дороговизна металла зависит уже от твоей состоятельности. Таких случаев, правда, за всю историю существования храма зафиксировано не было.

Индийский рынок — это жизнь, как она есть. В таких людных местах к одиноким туристам привязываются проводники, которые могут совмещать ремесло гида-самозванца с аккредитованным вождением рикши (это позволяет им делать двойную кассу). Часто они знакомы с владельцами семейных отелей, которые не выдерживая конкуренцию на рынке, вынуждены притягивать поток туристов не самым гуманным способом.

 

В розовом городе Джайпуре (здесь розовые не только стены, но и чеки в магазинах) молодой индус предложил свозить меня в лавку серебра и текстиля, якобы скрытую от глаз туристов. Я долго сомневалась. «Be careful, my sista. People cheat here very easy», — говорил мне таможенник, ставя штамп о прибытии. Но всё же я согласилась. Мы договорились, что я не плачу за его рикшу, только за его работу, причём плачу в конце экскурсии столько, сколько сама сочту нужным. В итоге я купила платки из шёлка и пашмины и была рада удачной сделке. Можно опасаться всех и каждого. Можно прятаться в своём отеле. Можно ни с кем не разговаривать и никому не смотреть в глаза. А можно хоть чуточку, но всё же верить этим людям.

Но наука наматывать сари — без преувеличения искусство. Только когда передо мной предстал бесшовный шестиметровый кусок ткани, я по заслугам оценила мастерство индийских женщин. Я купила хлопковое сари тёмно-синего цвета на тот случай, если с самим одеянием отношения не срастутся — тогда у меня будет красивая скатерть из добротного материала. Я намотала на себя сари с мнимой элегантностью — главное, чтобы не падало. И прогуливаясь по левобережной стороне Ганга, я получила немало комплиментов тому, что своим внешним видом я отдаю дань уважения культуре и традициям Индии. И что немаловажно, это отметили не только мужчины, но и женщины, не понаслышке знающие, что такое сари и с чем его «едят». Но всё-таки это был по-европейски намотанный кусок ткани, а не индийское сари. Продавщица магазина аюрведической косметики, подозвав меня к себе, сказала, что она, конечно, польщена моей самоиронией и моим восхищением местной модой, но это дело никуда не годится, и прямо там — за ширмой — преподала мне пятиминутный урок настоящего индийского стиля. Сари — это, наверное, творение не на шутку влюблённого ткача.

 

В штате Уттар-Прадеш, где родилась Индира Ганди, есть город Ришекеш — в нём, на повороте дороги, стоит ашрам гуру Махеш Махариши (здесь в своё время музыканты легендарных The Beatles ловко совмещали многочасовые медитации с курением травки). По обочинам дороги, ведущей к ашраму, грациозно стоят не только манговые деревья, но и фигуры старцев, которые среди бела дня предлагают марихуану. Ашрам считается проклятым и сейчас функционирует лишь в качестве музея с входной таксой 600 рупий.

 

Индия — это необъятная страна. Здесь ярко и грязно, сладко и остро, хитро и быстро, громко и тесно. Здесь мало места. Здесь честно.

 

Индия — это мальчик, которому давно полагалось спать или пить свой вечерний ласси перед сном, а он вместо этого, улыбаясь, пасёт стадо овечек и козлят длиною в сотню метров и, кажется, знает, что такое счастье.

КАК В ОДИНОЧКУ ПОКОРИТЬ ЭЛЬБРУС

 

КАК ОТПРАВИТЬСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ИСЛАНДИИ В ОДИНОЧКУ И ТАМ ЖЕ ПРОБЕЖАТЬ ПОЛУМАРАФОН