«Исчезнуть, чтобы тебя наконец заметили». Алёна Ларионова о том, как она боролась с анорексией

Теперь, став психологическим тренером, знаю, что с детьми нужно по-другому говорить о весе, питании и здоровом образе жизни. Но родителей не виню — они выросли в Советском Союзе. Там никто не показывал эмоции, не проявлял слабость, не высказывал мнение. Людям говорили — они делали. Нравится или нет, больно или нет — кого волновало? Либо добивайся победы любой ценой, либо уходи из спорта. Но для ребёнка такая ответственность невыносима. Она ограничивает интересы, зажимает эмоции. Мне не разрешали — и запретного хотелось ещё больше. В голове крепла мысль, что мои желания неправильны.

С 2014 по 2017 год мой организм стал отказывать. Первой дала сбой нервная система: парализовало правую часть лица. Ломались кости. Исчезли месячные. Стоило дотронуться до кожи — появлялись синяки. Головные боли были такими сильными, что я ложилась в больницу. Анализы показывали, что в организме не осталось ни солей, ни минералов, ни глюкозы. Сердце едва билось. Голова не соображала. Я забывала слова, с трудом выражала мысли. Однажды мы с мамой сидели в приёмной у врача. Она взяла меня за руку, а я посмотрела на неё и спросила: кто ты?

Родные сильно переживали. Просили меня хоть немного поесть. Говорили, что из-за недостаточного питания я себя плохо чувствую. Но я всё отрицала. Была уверена, что здоровье и еда никак не связаны. Я списывала недомогания на работу и стрессы. В детстве сестра сталкивалась с лёгкой формой анорексии — она тоже пыталась вразумить меня. Но невозможно говорить с человеком, когда он сам не признаёт проблему. Медицинская карта обрастала диагнозами: брадикардия, анемия, гипогликемия, остеопения, высокое кровяное давление, коллапс нервной системы… Угроза жизни.

Пациентов в клинике отрезают от внешнего мира: никакого Интернета, телевизора, мобильного телефона. Остаёшься наедине с мыслями, думаешь целыми днями. Ничто не отвлекает. За это время я многое осознала.

Я медленно, с трудом шла на поправку. Первые 4-5 месяцев не гуляла, не выходила на улицу. Ещё год длились сильнейшие мигрени. Неудивительно: после десяти лет самоуничтожения телу не восстановиться за пару дней. Я старалась, ела, не пила спиртное, выполняла всё, что говорили врачи, — и всё равно мне было плохо. Родители не понимали, через какие муки я прохожу.

Мы прорабатывали эмоции, проговаривали обиды, обсуждали современное общество. Я видела, как разговоры по душам раскрывают людей, и помогать другим стало целью жизни. Они зависели от меня, а я — от них. Мне выпал ещё один шанс, я не могла сдаться! По камешку построился фундамент, на котором стою сейчас. Мне так повезло. Я выжила и начала с чистого листа.

Ещё не проводила тренинги в России — сперва хотела понять менталитет. Недавно мы открыли новый фитнес-центр, начну там. В Америке — и в Нью-Йорке, и в Детройте — люди охотно идут навстречу. Русские закрываются, проявляют агрессию. Многие женщины не уверены в себе. Не самостоятельны. Они подстраиваются под общественные ожидания, подавляя своё «я». И конечно, у нас много обид на семью. Есть над чем работать!

Мы с отцом начали работать вместе, запустили несколько проектов в России. Каждый день садимся за стол и обсуждаем рабочие вопросы. Эти беседы сблизили нас. Я поняла, за что его так уважают окружающие — как человека, хоккеиста, бизнесмена. Безумно люблю папу. Смотрю на него большими глазами, горжусь им. Да, у него есть слабые стороны, но кто совершенен?

С родителями — не как с мужем. От них не уходят, их не выбирают. Наши отношения — моя ответственность. Я первой шла навстречу. Подолгу беседовала с отцом, обнимала, говорила, что люблю его. Перестала ждать того, что он не может мне дать. И всё поменялось. Обиды остались в прошлом.

Анорексию не вычеркнешь из памяти, но я благодарна болезни. Она научила меня жить, слушать окружающих, чувствовать связь между сознанием и телом. Теперь, продолжая лечить себя, я помогаю другим.